САНКТ-ВЕТЕРБУРГ
Я - Город. -
Во мне каждый подросток - Фрейд;
в моих парадных - запах мочи и одиночества.
Разрежь свой язык на заплаты и лоскуты!
Скупай оптом моих пьяных муз,
танцующих регги в замёршем от безбилетности трамвае.
Май - для банальных. . .
Я подарю тебя пулемёт и охапку пожухлой травы.-
Это будет январь.
Я - Город. -
Дорежь себя до моих музеев,
где прозрачные стены красноречивее вспоротых вен.
(А когда-то по ним плавала корюшка;
а когда-то горожане шумели во мне похотливыми очередями).
Я - Город. -
Пробеги насквозь меня иерусалимским свиданием;
отобедай моей мостовой.
Я знаю,- ты умеешь вырезать свастику из “Квадрата” Малевича:
это хоть на несколько секунд разубедит меня
в моей каменной и булыжной сути.-
Это ты тогда вскинешь руку в сутулый горизонт;
это ты тогда станешь моей Евой Браун, а я твоим Адольфом.
Я - Город. -
Беги из меня самолётом;
утекай из меня долгожаберным пароходом.
Этот Город - твоя свобода.
Этот Город - твоя беда. -
Не верь ему. . . - Сожги его.
продолжениеОН НЕ ХОЧЕТ ТЕБЯ
Он не хочет тебя.
Зарой свои зеркала и выйди голой на Васильевский Остров. . .
Лист мохнатой сирени поможет тебе обмануться,-
он запечётся летними скрипками на твоей простуде,
а посторонние херувимы скоротают твою остывающую постель
недопитым с прошлогоднего дня рождения спиртом.
Он не хочет тебя. . .
Нарывы и ожоги. Бесполезная возня ключей в дверях,
так нахально растворяющих твоих завистливых подруг,
подруг дрожащих брусничными каплями ревности
на берёзовых плечах петербургского бездождевья.
Этот город не знает боя курантов,-
он не сможет разгадать твоего сна про пыльцу оленя
в скошенной заживо полыни.
Он не хочет тебя.
Не пытайся травиться керосином,-
это всего лишь скучная и уставшая вода.
Не занимайся по телефону любовью,
чтобы хоть как-то оправдать свои страхи
перед вдребезги отбезумевшим окном.
Он не хочет тебя.
Ты можешь перебирать заскорузлые ветки ивы;
ты можешь разговаривать и с Ницше, и с Гитлером
в своём отдельном метафизическом саркофаге,
очаровывая их трелями,
только что опочившего жаворонка на твоих руках.
Но каждый чётный день - ты будешь становится всё старше:
твои глаза будут сочить падшие империи,
твои губы разожмуться в холодные рукопожатья,
а на щеках безследной тропой
навсегда сотрётся бархатный иероглиф Саломеи.
Но всё равно. . ,
даже если ты объегоришь себя;
даже если ты станешь мужчиной,-
он не захочет тебя.
.............................................................................................
Но может это и спасёт тебя
и твои..............
ИЗ ОСКОЛКОВ ТВОЕГО ТЁПЛОГО ПРОФИЛЯ
В телевизоре боги и руны
позолоченной кровью поют;
в ежевику спешащим народом
улыбают мою полынью. -
Это значит ты где-то рядом...
Электричеством горбится солнце,
наполняя легкие пухом,
раздувая травинку в бронхах
на постой послушному войну. -
Это ты меня не прощаешь...
Растопырились пальцы на арфах.
Небо болью нависло свинцовой.
Двери хлюпали мёртвым братом,
скоморошьи срывая петли. -
Это губы твои созревали...
Спитой нефтью и ржавой кровлей
заболел рассвет самовольный,-
он меня исповедал мёдом,
просочив в заколоченный дом. -
Это я на твоих именинах...
День рожденья своим убийством
увенчал я, гостей развлекая;
пешеходною передозой
стал поститься и слушать снег. -
Это ты меня обнимала...
ГОВОРЯЩИЕ ПОХОРОНЫ
Когда мы умрём - не сводите мосты.
Прислушайтесь к ржавым танцам на крыше Зимнего:
это поморский витязь натягивает на гусли Её ресницы.
Страшно ли курить одну за одной?,
когда в январском трамвае распускается верба;
когда Она серебрянным ключом карябает на стекле:
“Убей меня!, мой хороший, мой единственный...”
Не закапывайте нас - когда мы умрём.
Хотите?! - мы ваши плечи раскрошим изумрудным крошевом
или тёплым Собором Мотыльков
в голубиные подвалы и воробьиные чердаки;
а хотите мы подарим вам записные книжки
с адресами и телефонами городских ангелов
и дворников, живших в начале XX века?
Не латайте свои старые джинсы,-
в них ещё можно будет поваляться
на последней не залитой асфальтом земляничной поляне.
Когда мы умрём - купите хлеба
на всё, что осталось от нас: -
и голод утихнет до конца лета.
Славные бойцы поджидают нас. . .
Поджигают нас неоплаченными киловаттами
и швыряют в лицо подарки и книжки-раскраски,
чтобы привыкалось понарошку и не спеша.
Когда мы умрём - отпустите на волю всех солнечных зайчиков. . . -
даже тех, которые ненавидят нас мёртвых
(внутри нас).
МЕТАМОРФОЗЫ ХМЕЛЬНОГО ПОХОДА
Пойдём со мной! -
Я умею зимой целоваться ливнями
и скрещивать крови между строк Корана.
Я знаю, как вызывать одиночество и страх
из повесившейся комнаты.
Я вижу в обронённой стрекозой пыльце
эпилептические припадки Богородицы
и врачую их перегудом Перунова Дуба.
Пойдём со мной! -
Я умею сачком ловить из ополённой Вселенной
билейских космонавтов и их пасынков.
Я научился выращивать в стреляных гильзах
хрустальные ветки чёрной смородины,
чтобы потом разбивать их над Троянскими муравейниками,
обостряя обоняние заплутавших троп.
Пойдём со мной! -
Я знаю, как нектарно перетекать
из Зазеркалья в закопчённые иконы.
Я умею читать по следам медведей
пророчества голых веток на скозняке птичьих суицидов.
Я выпариваю из морей запах твоих волос,
когда ты ещё не проснула свои желания.
Пойдём со мной! -
Я научу тебя быть невидимым ручейком
в гриве красных коней,
ласкающихся приручёнными снами и дрёмами.
Я расскажу тебе твоё настоящее имя,-
я нарисую его тебе хмельными смолами
по холсту стоцветной поляны.
Пойдём со мной! -
Это не страшно. . . -
так приходит за весной весна;
так Русь калачиком лежит у твоих ног,
когда ты распускаешь из тюрем
ослепительных погорельцев радугой;
так в твоих руках облако
прячет строгие взгляды ядовитого дня.
Пойдём! -
и мы научим себя друг другу,
чтобы хоть изредка вспоминали нас
за холодным несдавшимся горизонтом.
СЮРРЕАЛИСТИКА СОБОРНЫХ БРЕДНЕЙ
(запыхавшись тобой)
Разденься в этот город замысловатой песней коромысел
что обвенчались сплином незамужних женщин в свои часы.
Беги по водопадам и циклонам, насилуя себя эпохой хлама;
из горнов водоплавающих ветров себя разгадывай на свитках. -
Пусть пух гагар кричит, что ты вольна в гангренах гонгом
пить Ганг над скурпулёзным женихом (так рано заикнувшим
твою фату в безбрежьи Баренцева моря в амулете).
Твои мозаики родни и коммунальные богини не припомнят
какие руки первые купались в ливне олимпийских стрел
и кто, нарядный Одисеем, себя на вилах проносил меж скал,
где целовалась шелковица в корабль недоплывших корневищ.
На просторечьях вымирают сфинксы, в свои загадки завернув
упорство иван-чая и мёртвых балерин на спицах Камасутры.
С утра - всё в пепле шпилей и в дыме запечатанных конвертов,-
тебе решать на чей кувшин свой профиль иссмеять царевной,
а может иудейскою усмешкой, двуперстьем небо продырявить
и хохломой боярыни старообрядной коробить алфавиты на Вратах.
Червлёный посох в руке суботнего вождя червивей коллизейской маски,
его над пирамидами кукушки подбрасывают искрами из глаз,
а смех пустынь вплетает календарно в твой день рожденья ночь. . .
Глаза не знают синтаксис любовного запрета; глаза вопят
и роговицей слёз наматывают тёплую слюну на струны Эвридики,
чтобы подземный Сирин перепутал месяц с учеником твоих молитв. . .
Глаголом упадёт роса на папоротник и лапу духовенства,
в мощах узорных не стыдясь нарядно прошмыгнувших
в подшёрсток вероятности Господней и в подпол Заратустры.
Но так ли речью мы избиты и присапожены к перилам благочестий?,
чтобы вести беседой след нам опостылевшего скромного житья
и чтобы хороводными зверями себя не вспоминать на обрученьи? . .
УБИЛИ ЖИГУНОВА......
В реке истлевших и пропавших без вести урчащей нефтью
на циркульных ногах в истошном вопле разлагались проститутки,-
их самовольные уста гласили рвотой: “Убили! Убили Жигунова!”
Пылали шторы и шкафы в загривках коммунального железа,
а по углам источенным крысиной болью звенели птицы. . . -
и содранные перья собирал Дионис, пьяный деревянным спиртом.
“Убили! Убили Жигунова!” - таков соседей патефонный гимн!
На приуроченных к убийству атракционах для евреев -
безумные мамаши седлали мёртвого Пегаса,
чтобы лететь в Германию нацистов и славить свою доблесть.
Закрытым на обед - грошёвые торговки швыряли потроха коров,
а бешенные псины мочились в страхе объедком сахарным не овладеть.
Летящие сквозь лес на край постели дохлые пираньи
имперской чешуёй расшелушили секрет вакцины к самоистребленью.
Бесплодный город выдрал на показ кадык и фаллос, и половые губы. . .
Звенели легионы в книжных званьях: “Убили! Убили Жигунова!”
Светали по обочинам фосфенные гниенья эмигрировавших негров,-
они настырным сквозняком сочились под одеяло ещё живой семьи,
задумавшей пробраться дирижаблями ума в рассветы Антарктиды.
Но их в пыльцу скрошили смеющиеся над ними предметы быта:
слоновий череп, зародыши дымящегося ветра и похотливый пластилин.
“Убили! Убили Жигунова!” - газетная возня рапортовала даунам и самкам,
фригидным в вечной мерзлоте мужского яростного пьянства.
Кто ныне вспомнит плохо-выбритую страсть дряхлеющих веков?
Кто аксиомой на ветру обшарит моё ещё чуть теплящейся тело?,
когда над ядерной метафизическою башней взойдут Архангелы
с гранатами и ППШ, чтоб удовлетворить давно знакомые желанья
и чаянья моих смердящих истекающих сограждан - : “Убейте! Убейте Жигунова!”
МЕТАФИЗИКА ПЕФДОФИЛИИ
В огне малолеток - нет венерических страхов,-
лишь песни в остывших февральских вагонах.
Я буду рвать кожу с нетронутых губ.
Пусть звёзды-фашисты убъют её мать!
Так безопасней шляться в подвалах.
Она так наивна, умна по журналам подруг. . .
Руки согреты твёрдым и тёплым в кармане. . .
Сегодня по липкой стене - первые слёзы и страхи
научат её стыдным снам -
пополам с размазанной тушью.
В огне малолеток. Обманом сквозь дым телефонный
в её поцелуй - похоть и рваные джинсы.
Она ещё не умеет. . . изменой, постелью, абортом.
И старой (двадцатилетней) сестрой не скребёт
свои пальцы в упругое пьяное мясо парней.
С ней - снег димедрола “вставляет” до неба!
По инструктажу реклам - неумелы движенья и жесты.
Ей хватит пол “банки”. . .
Семнадцать минут до Нирваны. . .
Весёлая звонкая кровь. . .
В огне малолеток - час за бездарные сутки.
Не надо подарков, прелюдий и прочей возни. . .
P.S.
Так первобытное небо плескало
горстями незрелых желаний
свои лучшие, нежные брызги
педофилий на той стороне горизонта!
(c)Жигунов Илья
настроение
САНКТ-ВЕТЕРБУРГ
Я - Город. -
Во мне каждый подросток - Фрейд;
в моих парадных - запах мочи и одиночества.
Разрежь свой язык на заплаты и лоскуты!
Скупай оптом моих пьяных муз,
танцующих регги в замёршем от безбилетности трамвае.
Май - для банальных. . .
Я подарю тебя пулемёт и охапку пожухлой травы.-
Это будет январь.
Я - Город. -
Дорежь себя до моих музеев,
где прозрачные стены красноречивее вспоротых вен.
(А когда-то по ним плавала корюшка;
а когда-то горожане шумели во мне похотливыми очередями).
Я - Город. -
Пробеги насквозь меня иерусалимским свиданием;
отобедай моей мостовой.
Я знаю,- ты умеешь вырезать свастику из “Квадрата” Малевича:
это хоть на несколько секунд разубедит меня
в моей каменной и булыжной сути.-
Это ты тогда вскинешь руку в сутулый горизонт;
это ты тогда станешь моей Евой Браун, а я твоим Адольфом.
Я - Город. -
Беги из меня самолётом;
утекай из меня долгожаберным пароходом.
Этот Город - твоя свобода.
Этот Город - твоя беда. -
Не верь ему. . . - Сожги его.
продолжение
(c)Жигунов Илья
Я - Город. -
Во мне каждый подросток - Фрейд;
в моих парадных - запах мочи и одиночества.
Разрежь свой язык на заплаты и лоскуты!
Скупай оптом моих пьяных муз,
танцующих регги в замёршем от безбилетности трамвае.
Май - для банальных. . .
Я подарю тебя пулемёт и охапку пожухлой травы.-
Это будет январь.
Я - Город. -
Дорежь себя до моих музеев,
где прозрачные стены красноречивее вспоротых вен.
(А когда-то по ним плавала корюшка;
а когда-то горожане шумели во мне похотливыми очередями).
Я - Город. -
Пробеги насквозь меня иерусалимским свиданием;
отобедай моей мостовой.
Я знаю,- ты умеешь вырезать свастику из “Квадрата” Малевича:
это хоть на несколько секунд разубедит меня
в моей каменной и булыжной сути.-
Это ты тогда вскинешь руку в сутулый горизонт;
это ты тогда станешь моей Евой Браун, а я твоим Адольфом.
Я - Город. -
Беги из меня самолётом;
утекай из меня долгожаберным пароходом.
Этот Город - твоя свобода.
Этот Город - твоя беда. -
Не верь ему. . . - Сожги его.
продолжение
(c)Жигунов Илья